Павел Алексеевич Тучков: биография. Павел Алексеевич Тучков: биография генерал-майор российской армии, действительный тайный советник

, Александр Тучковы.

Уже в 9-летнем возрасте был зачислен в Бомбардирский полк в звании сержанта . В конце 1787 года стал адъютантом при штабе собственного отца, который служил в звании инженер-генерал-поручика и был командующим всеми крепостями на русско-шведской границе.

Поступил на действительную военную службу во 2-й бомбардирский батальон 24 июля 1791 года в звании капитана . По непосредственному приказу Павла I в 1798 году был переведён на службу в лейб-гвардии Артиллерийский батальон, получив звание полковника ; 8 октября 1800 года был произведён в генерал-майоры и назначен шефом 1-го Артиллерийского полка. На этой должности он оставался до 27 августа 1801 года; 18 июня 1803 года стал шефом 9-го Артиллерийского полка.

В период с 6 ноября 1803 по 11 марта 1807 находился в отставке с военной службы по семейным обстоятельствам; 11 марта 1807 года вернулся на действительную службу в качестве шефа Вильманстрандского пехотного полка , который с 16 августа 1806 по 22 февраля 1811 года имел статус мушкетёрского. Участвовал в Русско-шведской войне 1808-1809 годов : командовал отдельным отрядом прикрытия, во главе которого захватил укреплённую позицию неприятеля у финской деревни Кускосе, зачистил Камито-Стремский пролив, обеспечив тем самым успешный проход через него русской флотилии, занял острова Сандо и Чимиту , взяв в плен на последнем шведский десант, преследовал противника до Улеаборга, занял Аландские острова (Aland).

После окончания войны бригада Тучкова вплоть до конца 1811 года занималась возведением Динабургской крепости. В начале 1812 года она стала частью 2-го Пехотного корпуса.; 1 июля 1812 года Тучков стал командиром 2-й бригады 17-й Пехотной дивизии (Белозерский и Вильманстрандский полки).

С 10 февраля 1829 года назначен управляющим Московской сохранной казной и дополнительно, с 26 февраля - управляющим Шереметьевским инвалидным домом.

28.01.1832 – Был назначен и.о. первоприсутствующего во 2-м отделении 6-го департамента Сената 28 января 1832 года (утвержден в должности только 3.12.1837).

В 1838 году сталчленом Государственного Совета и 27 января 1839 года вступил в должность председателя Комиссии прошений, подаваемых на имя монарха и занимал эту должность до 1 января 1858 года. Одновременно, с января 1845 года состоял членом Главного совета женских учебных заведений, а с 28 октября 1846 года - членом Особого комитета для рассмотрения устройства соляной части в России.

Тучков Павел Алексеевич (1776-1858) - русский генерал, действительный тайный советник. В 1812 году - генерал-майор, командир 2-й бригады (Белозерский и Вильманстрандский пехотные полки) 17-й пехотной дивизии 2-го пехотного корпуса. Отличился в сражении при Лубино, раненый попал в плен. Был вызван к Наполеону, который пробовал через Тучкова уведомить царя Александра о своей готовности к мирным переговорам. В данном фрагменте "Воспоминаний..." полностью приведено описание встречи Тучкова с Наполеоном и содержание их беседы.

Мои воспоминания о 1812 годе. Автобиографическая записка П. А. Тучкова

Русский архив, 1873 г. издаваемый Петром Бартеневым, книга 2, тетр. 10, ст. 1928-1968.

/ ст. 1939-1967 /

Возвращаясь с отрядом моим и не доходя еще до Смоленска верст за десять, на разсвете дня, услышали мы пушечные выстрелы; скоро потом и ружейный огонь ознаменовал нам, что мы приближаемся к месту сражения; когда же взошли на высоты берега Днепра, то увидели, можно сказать, под ногами нашими все движения неприятеля и усилия его завладеть городом, а равно и оборону войск наших. Как люди ни утомлены были ночным переходом, более тридцати верст нами сделанным, но никто не думал об отдыхе; глаза всех в течении целаго дня обращаемы были на место сражения, представлявшагося нам в виде панорамы. Неприятельская армия облегала укрепления города, по левую сторону Днепра лежащия, и образовала большое полукружие, коего оба фланга примыкали к Днепру.

5-го числа Августа во весь день были мы свидетелями весьма жаркаго сражения под стенами Смоленска. Неприятель отчаянно нападал и старался овладеть укреплениями, то с одной, то с другой стороны города; самое же большое его стремление было на так называемые Малаховские городские ворота; во весь день артиллерия его не переставала стрелять по городу и кидать в оной гранаты. К вечеру весь город пылал (строение большею частию было деревянное); даже окружавшия город старинныя каменныя башни, все было в огне, все пылало. Вечер был прекраснейший, не было ни малейшаго ветра; огонь и дым, восходя столбом, разстилалися под самыми облаками. Не смотря однако на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крик сражающихся, благочестие Русскаго народа нашло для себя утешение в храме Предвечнаго. В восемь часов вечера в соборной церкви и во всех приходских раздавался колокольный звон. Это было на кануне праздника Преображения Господня. Уже колокольни и даже самыя церкви пылали, но всенощное молебствие продолжалось. Никогда столь усердных молитв пред престолом Всевышняго не совершалось, как в сей роковой час города. Все только молились, не помышляя о спасении своих имуществ и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградою для него будет один пепел. Наконец все утихло; кроме пожирающаго пламени и треску разрушавшихся строений ничто не нарушало тишины. Неприятель прекратил нападение и занял прежнюю позицию вокруг городских укреплений.
В городе уже никого не оставалось, кроме защищавших оный войск: все жители, оставя дома свои и имущества на жертву неприятелю, удалились из города. В продолжении всего того дня, дороги, ведущия въ Россию, покрыты были несчастными жителями, убегавшими от неприятеля: старики с малолетными, женщины с грудными детьми, все бежало, не зная сами куда и что будет с ними. Нам оставалось одно только утешение, что неприятель был совершенно отбит на всех пунктах с большею для него потерею. Да и с нашей стороны оная была значительна; мы потеряли (как говорили) убитыми более шести тысяч человек, в том числе достойных генералов: Скалона и Баллу; неприятель же потерял более 20 тысяч человек. От пленных узнали мы, что у них между прочими в тот день убит был генерал Грабовский, и ранены генерал Зайончик и многие другие.

На другой день все полагали, что битва под стенами Смоленска будет возобновлена; но вдруг неожиданно, в 12-ть часов ночи, армия получила приказание, оставя город и большую Московскую дорогу, перейти на правую сторону Днепра и занять высоты, находящияся в двух или трех верстах от города.

Бывшия войска в городе и на левом берегу реки, перейдя в самом городе чрез мост, шли на назначенныя им места; полки же дивизии нашей, составлявшие накануне резерв войск бывших в деле, быв приближены к самому городу, в взводных сомкнутых колоннах, оставались еще на местах своих; ружья были составлены, и люди лежали при них на земле; вдруг пули непрительския на нас посыпались: ибо неприятель, видя отступление наше, кинулся в город и, перейдя чрез реку в С.-Петербургское предместье, выслал против нас стрелков своих. Прежде чем мы поспели стать в ружье, несколько человек было ранено, а подо мною верховая лошадь. Главнокомандующий отрядил генерал-адъютанта барона Корфа удерживать неприятеля, который, прогнав его за реку, занял опять С.-Петербургское предместье; мы же отступили на назначенныя нам места по диспозиции.

6-е число Августа армия весь день провела на позиции в колоннах, в боевом порядке; все ожидали, что главнокомандующий решится наконец на сем месте дать неприятелю генеральгное сражение. Но в шесть часов вечера я получил приказание явиться в главную квартиру. По прибытии туда, встретил меня генерал-майор Ермолов, исправлявший должность начальника штаба армии и, отдав мне диспозицию главнокомандующего об отступлении армии по дороге к Москве , объявил повеление его принять начальство над авангардом первой колонны, составленным из Елисаветградского и Изюмского гусарских полков, пехотного Ревельского, егерских: 20-го и 21-го, и роты конной артиллерии, с коим я должен был следовать проселочною дорогою на селения: Крыхоткино, Гедеоново, Карелье, Писарцы, ступино и Бредихино, на большую Дорогобужскую дорогу. Первая армия должна была идти двумя колоннами, из коих первую составляли: 2-й, 3-й и 4-й пехотные и 1-й резервный кавалерийский корпуса, под начальством брата моего г.-лейтенанта Тучкова 1-го; эта колонна должна была по диспозиции следовать за отрядом моим в четырех верстах; вторая же колонна, составленная из 5-го и 6-го пехотных, 2-го и 3-го кавалерийских и 1-го кирасирского корпусов, под командою генерала Дохтурова, за отрядом генерал-майора Неверовского, должна была продолжать отступление по дороге к Дорогобужу.

В 8 часов вечера выступил я с отрядом моим, коего авангард составлял Елисаветградский гусарский полк и 2 орудия конной артиллерии, под начальством генерал-майра Всеволожского; прочие полки егерские, под начальством генерал-майора князя Шаховского, и Ревельский пехотный под начальством шефа оного, родного брата моего, генерал-майора Тучкова 4-го, шли со мною.

Проселочная дорога, по которой отряд мой и 1-я колонна армии должны были следовать, пролегала во многих местах чрез леса и болотные ручьи, чрез которые хотя и были мосты, но весьма ветхие и сделанные только для проезда крестьянских телег, так что при первом переходе артиллерийских орудий и кавалерии, оные должно было поправлять и даже вновь перемащивать, разбирая для сего близь лежащие крестьянские строения, что весьма затрудняло и останавливало ход отряда и 1-й колонны армии.

7-го числа Августа, около в часов утра, вышел я на большую Московскую дорогу, я хотя по предписанию полученному мною от начальника
штаба, следовало мне идти прямо на селение Бредихино, но к удивлению моему видел я, что Бредихино отстояло от места соединения дорог, где мы вышли на большую Московскую, несколько верст далее от Смоленска, так что, если бы я выполнил в точности данное мне предписание, то открыл бы неприятелю сей столь важный пункт, и неприятель, придя на оный, отрезал бы всю ту часть войск наших и тяжестей, кои, следуя по проселкам, не успели бы еще выйти на большую Московскую дорогу. Потому я и решился, вместо того, чтоб идти в лево к Бредихину, поворотить в право по дороге к Смоленску, с тем чтоб, найдя впереди удобное место к обороне, занять позицию и, тем прикрыв соединение дорог, дать время колонне, за мною следующей, выдти на большую дорогу. А как генерал-майор Всеволожский с авангардом отряда моего, следуя в точности предписанию начальства, вышед на большую дорогу, ушел в Бредихино, то я послал адъютанта моего поручика Новикова с повелением, чтобы он как можно скорее шел назад и присоединился ко мне.

Пройдя две или три версты по большой дороге, близь деревни Латышино, нашел я возвышенное местоположение, именуемое Валутина гора, которое показалось мне удобным к занятию позиции: ибо большая дорога от оной шла вниз по отлогости её, у подошвы коей протекала небольшая, но довольно грязная и топкая речка Строгань. Берега оной покрыты были частым кустарннком; далее влево к Днепру оное место отделялось от берега болотистой лощиной, доходящей почти до самой реки Днепра.

Подойдя к месту сему и не видя еще неприятеля, я приказал всему отряду остановиться, дабы дать время отдохнуть людям, утомленным весьма трудным ночным переходом, более десяти часов продолжавшимся без отдыха; сам же, объехав и осмотря местоположение, возвратился было к отряду моему; но тут нашел исправлявшего должность генерал-квартирмейстера армии полковника Толя, по приглашению коего, дав ему из под адъютанта моего верховую лошадь, поехали мы вместе вперед, дабы осмотреть предполагаемую к занятию позицию, и к отряду генерал-маиора Карпова, бывшему впереди нас с казаками. По совету полковника Толя, я приказал занять еще небольшую высоту, лежащую по дороге к Смоленску, саженях в двух-стах от Валутиной горы и
отделенную от оной протекающею речкою Строганью, двумя орудиями конной артиллерии и эскадроном Елисаветградских гусар, пред коими по кустам разсыпанная рота егерей составляла цепь, прикрывавшую высоту сию; 20 и 21 егерским полкам, под командою генерал-маиора князя Шаховского, приказал я занять кусты по обеим сторонам дороги по берегу речки Строгани; Ревельский же пехотный полк с конно-артиллериею, под командою генерал-маиора
Тучкова 4-го, оставался на возвышении Валутиной горы. В сем положении ожидал я неприятеля.

В 11-ть часов утра неприятель показался. Стрелки его вступили в перестрелку с нашими егерями; заняв лежащие против нас высоты, он открыл сильную пушечную стрельбу по двум нашим орудиям, поставленным на высоте с эскадроном гусар, под прикрытием коей увидел я идущую на нас неприятельскую кавалерию. Опасаясь потерять орудия, после нескольких сделанных из оных выстрелов, приказал я взять оные на передки и вместе с гусарами и егерями отступить на главную позицию за речку Строгань, при отступлении же разобрать мост на ней находящийся, что все было исполнено в точности, без всякой с нашей стороны потери.

Видя превосходство сил неприятеля я послал тотчас донести о том начальствовавшему 1-ю колонною армии, брату моему генерал-лейтенанту Тучкову 1-му, который знал всю важность защищаемого мною пункта, тем более, что весь второй наш корпус, быв задержан неприятелем около Смоленска, тянулся еще по проселочной дороге и не прежде вечера мог выдти на большую. Он прислал на подкрепление мне гренадерские полки: лейб-гренадерский и графа Аракчеева, из коих первый остался на высотах при большой дороге, а второй занял опушку леса влево от дороги, лежащую позади лощины, отделявшей позицию нашу от реки Днепра.

Неприятель, войдя на высоту, оставленную нами и устроив на оной сильную артиллерийскую батарею, открыл огонь; но как высоты Валутиной горы командовали оною, то огонь его и не мог делать нам большого вреда, между тем как наши выстрелы гораздо более причиняли ему оного. Высланные неприятелем стрелки, сколь ни усиливались выгнать егерей наших из занятого по обеим сторонам дороги кустарника, дабы очистить дорогу колоннам своим, но все усилия их остались без успеха, и егеря наши, пользуясь местоположением, не уступали ни на шаг неприятелю. Вскоре потом неприятель,
построив сильную кавалерийскую колонну, повел оную прямо по большой дороге, с намерением или овладеть батареею нашею, или, заставя нас свезти оную, оставить позицию. Кавалерия его пошла на рысях, не смотря на жестокий пушечный и ружейный огонь, нами по ней открытый; но, подъехав к разобранному нами мосту и видя невозможность перейдти чрез речку в брод, под сильными картечными выстрелами, принуждена была, поворотя назад, с поспешностию удалиться, потерпя значительный урон.

Неприятель, наблюдая все движения армии нашей и зная, какой он вред мог бы нанести оной, если б удалось ему заставить отступить отряд наш за пункт соединения дорог (ибо сим одним движением он мог бы овладеть всеми тяжестями армии, не вышедшими еще на большую дорогу), безпрестанно умножал силы свои подходящими к нему войсками; а посему и главнокомандующий генерал от инфантерии Барклай-де-Толли, прибыв сам на место сражения и видя, сколь необходимо было удерживать оное, приказал генерал-адъютанту графу Орлову-Денисову, с казачьим отрядом генерал-маиора Карпова и гусарскими полками Сумским, Мариупольским и Елисаветградским, занять все пространство, влево от позиции нашей до реки Днепра находящееся: ибо вся неприятельская кавалерия, под начальством Неаполитанского короля Мюрата, туда потянулась (как видно было), с тою целию, чтоб, обойдя левый наш фланг, принудить нас к отступлению; но храбрость кавалерии нашей отряда генерала Орлова-Денисова не позволила ему сие выполнить. Наконец, часов
в пять пополудни, маршал Ней, устроив сильные пехотные колонны и открыв с баттарей своих жесточайший пушечный огонь, повел аттаку прямо на центр наш; но подоспевшие, по повелению главнокомандующего армиями, полки под начальством генерал-лейтенанта Коновницына, остановив стремление неприятеля,
заставили его отступить на прежнюю позицию. После сего, в продолжении более двух часов, неприятель не предпринимал никакого движения и казалось, что на сей раз все было кончено, как вдруг в 7 часов вечера, когда уже солнце было совсем на закате, он, открыв жесточайший пушечный огонь со всех устроенных им батарей, в центре нашей линии сильными колоннами повел аттаку. Мне дали знать, что неприятель завладел небольшею деревнею, лежащею под правым флангом нашим; почему я, поскакав туда и найдя близь того места пришедший ко мне на подкрепление Полоцкий пехотный полк под начальством генерал-маиора Филисова, приказал оному, выгнав неприятеля, занять оную деревню по прежнему, что и было исполнено с успехом. Между тем услышал я, что батарея наша, находящаяся в центре позиции, на большой дороге, совсем замолкла, почему вся линия стрелков, занимавшая (как выше было сказано) кусты, лежащие пред фронтом позиции, не слыша более действия артиллерии нашей, начала подаваться назад. Прискакав на оную батарею, нашел я, что все уже орудия были взяты на передки и свезены с мест своих. На спрос мой, кто осмелился сие сделать без приказания моего, начальник батареи отвечал мне, что он сие сделал по неимению более зарядов, ибо зарядные ящики, по приказанию начальства, еще на кануне были отправлены вперед с обозом к Дорогобожу, дабы чрез то сократить длину отступающей армии; при орудиях же оставлено было только по одному зарядному ящику, из которых все заряды выстрелены. Я, не полагаясь на слова его, велел при себе открыть все ящики и найдя, что у двух или трех орудий оставалось еще по нескольку зарядов, приказал оные снять с передков и, поворотив против неприятеля, начать из оных действовать, дабы сим показать войскам нашим, находящимся в цепи, что позиция нами не оставлена и что оную следовало еще удерживать; сам же, поскакав на то место, где находился главнокомандующий со всем его штабом, дабы объяснить ему все происходившее, нашел его оставляющего уже позицию вместе с начальником артиллерии генерал-маиором графом Кутайсовым, который
на донесение мое главнокомандующему о том, что артиллерия оставила места свои без приказания, по недостатку снарядов, уверял меня, что он приказал уже другой батарейной роте идти на смену тех орудий и занять теже самые места, где первые находились, на что я ему отвечал, что это выполнить уже будет очень трудно: ибо неприятель, пользуясь отступлением войск наших, конечно взойдет и займет оставленные нами высоты, что точно и случилось; ибо он, видя подающуюся назад цепь нашу и что батарея прекратила огонь свой, смело пошел вперед и, перейдя речку Строгань, приближался к позиции нашей.

Так как генерал-лейтенант Коновницын, пришедший по распоряжению главнокомандующего с гренадерскими полками на подкрепление ко мне, был по службе меня старее, то я спросил позволения у него взять один из пришедших его полков и с оным, спустясь с высоты позиции, идти на встречу неприятеля, на что он и изъявил свое согласие. А потому, подъехав к одному из оных, объявил я полковому командиру приказание его, чтоб полк следовал за мною на встречу идущего неприятеля, но к удивлению моему услышал от командира того полка разные отговорки, как-то; что люди его очень устали и что уж и без того много полков разстроенных, а его полк в порядке, то потому ему казалось бы лучше сберечь оный, нежели подвергать новой опасности. Я сделал ему за сие выговор и, не слушая ничего, приказал полку построенному уже в колонну идти за мною, что было и исполнено. Но как уже между тем начало смеркаться и даже было довольно темно (ибо хотя день был и ясный, но к вечеру небо покрылось тонкими облаками, от чего и темнота начала усиливаться), видя же нехорошее расположение полкового командира и судя по тому и о прочем, не мог я надеяться, что полк выполнит с успехом предприятие мое; но не мог и опасаться никаких для себя дурных последствий, тем более, что, быв верхом, в случае какой либо неудачи, я менее подвергался опасности, нежели все прочие. Едва я сделал несколько шагов в голове колонны, как пуля ударила в шею моей лошади, от чего она, придподнявшись на задние ноги, упала на землю. Видя сие, полк остановился; но я соскочил с лошади и, дабы ободрить людей, закричал им, чтоб шли
вперед за мною, ибо не я был ранен, но лошадь моя, и с сим словом, став на правый фланг перваго взвода колонны, повел оную на неприятеля, который, видя приближение наше, остановясь, ожидал нас на себя. Не знаю, от чего, но я имел предчувствие, что люди задних взводов колонны, пользуясь темнотою вечера, могут оттянуть и потому шел с первым взводом, сколько можно укорачивая шаг, дабы прочие взводы не могли оттягивать. Таким образом приближась к неприятелю, уже в нескольких шагах, колонна, закричав ура! кинулась в штыки на неприятеля. Я не знаю, последовал ли весь полк за первым взводом; но неприятель, встретя нас штыками, опрокинул колонну нашу, и я, получа рану штыком в правый бок, упал на землю. В это время несколько неприятельских солдат подскакали ко мне, чтоб приколоть меня; но в самую ту минуту Французский офицер, по имени Этиен, желая иметь сам сие удовольствие, закричал на них, чтоб они предоставили ему это сделать. Laissez moi faire, je m"en vais l"achever, были его слова , и с тем вместе ударил меня по голове имевшеюся в руках его саблею. Кровь хлынула и наполнила мне вдруг и рот и горло, так что я ни одного слова не мог произнести, хотя был в совершенной памяти. Четыре раза наносил он гибельные удары по голове моей, повторяя при каждом: Ah, je m"en vais l"achever , но в темноте и запальчивости своей не видал того, что чем более силился нанести удар мне, тем менее успевал в том: ибо я, упав на землю, лежал головою плотно к оной, почему конец сабли его, при всяком ударе, упираясь в землю, уничтожал почти оный так, что при всем усилии его он не мог мне более сделать вреда, как только нанести легких ран в голову, не повредя череп. В этом положении казалось, что уже ничто не могло спасти меня от очевидной смерти: ибо, имея несколько штыков упертыми в грудь мою и видя старание господина Этиена лишить меня жизни, ничего не оставалось мне, как ожидать с каждым ударом последней моей минуты. Но судьбе угодно было
определить мне другое, Из за протекавших над нами облаков вдруг просиявшая луна осветила нас своим светом, и Этиен, увидя на груди моей Анненскую звезду, остановив взнесенный уже может быть последний роковой удар, сказал окружавшим его солдатам: "Не трогайте его, это генерал, лучше взять его в плен"; и с сим словом велел поднять меня на ноги. Таким образом, избежав почти неминуемой смерти, попался я в плен неприятелю.

Не более как чрез полчаса довели меня до места, где находился Неаполитанский король Мюрат, как известно, командовавший авангардом и кавалериею неприятельской армии. Мюрат тотчас приказал своему доктору осмотреть и перевязать раны мои; потом спросил меня, "как силен был отряд наших войск,
бывших в деле со мною," и когда я ему отвечал, что нас было в сем деле не более 15.000, то он с усмешкою сказал мне: " À d"autres, à d"autres; vous étiez beacoup plus forts que cela ;" на что я ему не отвечал ни слова. Но когда он мне стал откланиваться, то я вспомнил, что покуда меня вели до него, то храбрый мой Этиен, услыша от меня несколько слов по французски, начал меня убедительно просить, чтобы, когда я буду представлен к Неаполитанскому королю, замолвил бы об нем хотя одно слово, которое конечно сделает его счастливым. Я, не хотя ему платить злом, откланиваясь королю, сказал, что имею к нему просьбу. " Какую? - спросил король, я охотно исполню все, что только можно будет." - "Не забыть в награждениях офицера сего, который меня к вам представил". Король усмехнулся и поклонясь сказал мне: "Я все сделаю, что только можно будет," и на другой день г. Этиен был украшен орденом Почетного Легиона.

Король приказал отправить меня, в сопровождении адъютанта своего, в главную квартиру императора Наполеона, находившуюся уже в г. Смоленске. С большим трудом переправились мы чрез сожженный нами городской на Днепре мост, который кое-как Французами был уже исправлен. В глубокую полночь привезли меня в Смоленск и ввели меня в комнату довольно большого каменнаго дома, где оставили мена на диване. Чрез несколько минут вошел неизвестный мне Французский генерал и, сев подле меня, спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь, и когда я ему сказал, что мне чрезвычайно хочется пить, то он вышел в другую комнату, принес графин воды и бутылку красного вина; налив из оных в стакан, подал мне пить. Посидев еще несколько и уговаривая меня, чтоб я не огорчался положением моим, он вышел из комнаты и оставил меня одного в оной. На другой день я узнал, что это был начальник штаба Французской армии маршал Бертье, принц Невшательский, у коего в доме я находился.

На другой день по утру явился ко мне известный всем главный доктор Французской армии генерал Ларрей. Он осмотрел и перевязал раны мои, и так как лично я его не знал, то объявил мне между прочими своими разсказами, что он главный доктор армии, что он был с Наполеоном в Египте и что он также имеет генеральский чин. Распрашивая меня, или лучше сказать, сам все мне разсказывая, он спросил меня, не знавал ли я когда в Москве доктора Митивье? Когда я ему отвечал, что я его очень хорошо знал и что даже лечился у него в Москве, то он предложил мне: не хочу ли я его видеть, ибо он находится в Смоленске при главной квартире армии, и потому он может его тотчас прислать ко мне. И в самом деле чрез час явился ко мне г. Митивье, коему я весьма был рад, ибо один он был из всех тогда окружавших меня, коего я знавал когда-нибудь. Если бы безпрестанные посещения и разсказы могли разсеять мрачные тогда мысли мои и заставить забыть то несчастное положение, в котором я находился, конечно бы я не мог чувствовать ни скуки, ни недостатка в чем-либо: ибо с самого почти утра до вечера безпрестанно посещали меня разные чиновники, бывшие при главном штабе армии, предлагая всевозможные услуги свои и коих учтивое и хорошее обращение со мною заставляло меня иметь к ним всякое уважение. В тот же день вошел ко мне каммердинер принца Невшательского и принес две батистовые рубашки и две пары бумажных чулок из белья принца, прося меня принять оные и говоря, что принц приказал мне сказать, что я ни за какие деньги, по причине совершенного опустошения города, ничего достать в оном не могу; а так как рубашка на мне и все мое платье были облиты запекшеюся моею кровью, то я и был рад переменить белье, а потому и принял все оное с благодарностью. В Смоленске нашли мне одну оставшуюся бедную женщину, которая взялась верхнее мое платье кое-как вымыть и вычистить и на другой день принесла его ко мне, хотя и не в лучшем виде, но по крайней мере не было уже видно на нем пятен крови и грязи.

На третий день по утру вошел ко мне Французский генерал Дензель, комендант главной квартиры Наполеона и между прочим сказал мне, что он имеет приказание узнать от меня, куда я хочу быть отослан; ибо по причине совершенного разорения Смоленска оставаться в оном мне никак невозможно. Я отвечал ему, что для меня все равно, где б мне ни приказано было жить и что я, в положении моем, располагать собою не могу; но если сие сколько-нибудь зависеть будет от моего желания, то я хотел бы только того, чтоб мне не было назначено местопребывания в Польше; во всяком же другом месте для меня все будет равно, только чем ближе будет к России, тем лучше; а потому если бы можно было, я хотел бы, чтоб меня отослали в Кенигсберг, или в какой-либо другой город Пруссии, находящийся ближе к границам нашим. Он одобрил мое желание и предложил мне выбрать одно из
двух мест, или Кенигсберг, или Эльбинг, уверяя, что я в обоих сих городах могу жить очень покойно и приятно, что я и предоставил совершенно на волю его.

Чрез несколько времени после того вошел ко мне чиновник, бывший при принце Невшательском, г. Ледюк, и объявил мне, что он, по приказанию принца, пришел мне сказать, что так как, по желанию моему, я буду отправлен в Кенигсберг, то принц полагает, что я, не имея там никого знакомых и быв удален от отечества моего, могу нуждаться в деньгах, а потому и предлагает мне занять у него столько, сколько я считаю нужно мне будет и которые я ему могу возвратить при первой моей на то возможности. Поблагодаря за столь милостивое его ко мне расположение, просил я г. Ледюка, чтоб он доложил принцу, что я, принимая с большою благодарностию предложение его, прошу одолжить меня стами Голландскими червонными, кои непременно возвращу ему, коль скоро буду иметь случай получить оные из России. Чрез полчаса г. Ледюк принес мне Французским золотом 1.200 франков, в коих я ему и дал расписку.

Под вечер того дня, когда я сидел в моей комнате один, размышляя о горестном положении моем, на дворе уже было довольно темно, дверь моя отворилась, и кто-то, вошед ко мне в военном офицерском мундире, спросил меня пофранцузски о здоровье моем. Я, не обращая большого вннмания, полагая, что то был какой-нибудь Французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как обыкновенною учтивостию; но вдруг услышал от него по-русски: "Вы меня не узнали, я Орлов, адъютант генерала Уварова, прислан парламентером от главнокомандующего с тем, чтоб узнать, живы ли вы и что с вами сделалось?" Сердце во мне затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка; я бросился обнимать его как родного брата. Орлов разсказал мне безпокойство на мой счет моих братьев и главнокомандующего: ибо никто в армии нашей не знал, жив ли я еще и что со мною случилось. Предавшись
полной радости и считая, что никто не будет понимать нас, если будем говорить по-русски, я стал было ему разсказывать разные обстоятельства, касавшиеся до военных наших действий; но вдруг отворилась дверь, и из-за оной показалась голова. Это был Польский офицер, проведший ко мне Орлова, который напомнил ему, что на сей раз более он оставаться у меня не может, и я должен был с ним разстаться. При прощании нашем Орлов обещал мне, получа депеши, придти еще раз проститься со мною; но, как я после узнал, сделать ему сего не позволили, и я уже более не видал его.

На пятый или шестой день после несчастного со мною происшествия, вошел ко мне молодой человек во Французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, то он назначит мне на то время. Я отвечал, что хотя я еще и очень слаб, но однако же силы мои позволяют мне быть к нему представленным, когда ему угодно будет. На другой день по утру, часу в 10-м, тот же адъютант императора Французов, как сказали мне, г. Флаго, вошед ко мне, просил меня, чтоб я с ним шел к императору.

Наполеон занимал дом бывший Смоленского военного губернатора, находившйся в недальнем разстоянии от дома, в коем жил маршал Бертье, начальник главного его штаба, и который прежде занимался нашим начальником артиллерии. Пред домом императора толпилось множество солдат и офицеров; а при вхо-
де, по обеим сторонам оного, стояли кавалерийские часовые верхами. Лестница и передние комнаты наполнены были генералами и разными военными чиновниками. Мы, пройдя мимо их, вошли в комнату, где уже не было никого; у дверей, ведущих далее из оной, стоял лакей в придворной ливрее, который, при появлении нашем, отворил дверь и впустил меня одного в ту комнату, где был сам император Наполеон с начальником своего штаба. У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что все движения наших войск означены были на оной воткнутыми булавочками с зелеными головками, Французских же с синими и других цветов, как видно означавших движение разных корнусов Французской армии. В углу близь окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты император Наполеон. Я войдя поклонился ему, на что и он отвечал мне также очень вежливым поклоном. Первое слово его было: "Которого вы были корпуса?"- Второго, отвечал я. - "А, это корпус генерала Багговута!" - Точно так. - "Родня ли вам генерал Тучков, командующий первым корпусом?" - Родной брат мой. - "Я не стану спрашивать, - сказал он мне, - о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус из двух дивизий, каждая дивизия из шести пехотных полков, каждый полк из двух баталионов; если угодно, то могу сказать даже число людей в каждой роте." - Я, поклонясь ему и усмехнувшись несколько, сказал: "Вижу, что ваше величество очень хорошо обо всем уведомлены." - "Это не мудрено, - отвечал он мне с некоторою скоростию: всякий почти день, с самого отступления вашего от границ, мы берем пленных, и нет почти ни одного из ваших полков, из которого бы их у нас не было; их распрашивают о числе полков и рот, в которых они находились; ответы их кладут на бумагу, и таким образом составляется сведение, о коем я вам теперь сказал." Помолчав несколько, оборотясь ко мне, он начал: "Это вы, господа, хотели этой войны, а не я. Знаю, что у вас говорят, что я зачинщик оной, но это не правда; я вам докажу, что я не хотел иметь войны; но вы меня к оной принудили." Тут он начал мне разсказывать все поведение свое с нами с самого Тильзитского мира, что на оном ему было обещано, как мы наших обещаний не выполнили, какие министр его подавал правительству нашему ноты, и что не только на оные никакого ответа ему не давали, но даже наконец (чего нигде и никогда не слыхано) посланника его не допустили к Государю для личного объяснения; потом стали сосредоточивать войска в Польше, дивизию привели туда из новой Финляндии и две из Молдавии, подвергаясь даже опасности ослабить тем военные действия наши против Турок. "Против кого же все эти приготовления бьли, как не против меня? - сказал он. - Что ж, неужели мне было дожидаться того, что вы, перейдя Вислу, дойдете до Одера? Мне должно было вас предупредить; но, и по приезде моем к армии, я хотел еще объясниться без войны; на предложения мои вдруг мне отвечают, что со мною и переговоров никаких иметь не хотят до тех пор, покуда войска мои не перейдут обратно чрез Рейн. Что ж, разве вы меня уже победили? С чего взяли делать от меня такие требования?"

Я на весь сей весьма длинный его разговор не отвечал ни слова, а равно в принц Невшательский, к коему он несколько раз обращался в продолжении оного. Потом, обратясь опять ко мне, он спросил меня: как я полагаю, дадим ли мы скоро генеральное сражение, или будем все ретироваться?" Я ему отвечал, что мне не известно намерение главнокомандующего. Тут он начал отзываться об нем очень невыгодно, говоря, что Немецкая его тактика ни к чему хорошему нас не доведет, что Россияне нация храбрая, благородная, усердная к Государю, которая создана драться благородным образом, на чистоту, а не Немецкой глуной тактике следовать. "Да и к чему хорошему она можеть довести? Вы видели пример Пруссии (сказал он мне): она с тактикою своею кончилась в три дни. Что за отступление? Почему ж вы, вместо того, если уже расположены были иметь войну, не заняли Польши и далее, что вы легко могли сделать, и тогда, вместо войны в границах ваших, вы бы перенесли ее в неприятельскую землю. Да и Пруссаки, которые теперь против вас, тогда были бы с вами. Почему же главнокомандующий ваш ничего этого не умел сделать; а теперь, отступая безпрестанно, опустошает только свою собственную землю! Зачем оставил он Смоленск? Зачем довел этот прекрасный город до такого несчастного положения? Если он хотел его защищать, то для чего же не защищал его далее? Он бы мог его удерживать еще очень долго. Если же он намерения этого не нмел, то зачем же останавливался и дрался в нем: разве только для того, чтоб раззорить город до основания? За это бы его во всяком другом государстве разстреляли. Да и за чем было раззорять Смоленск, такой прекрасный город? Он для меня лучше всей Польши; он был всегда Русским и останется Русским. Императора вашего я люблю, он мне друг, не смотря на войну. Война ничего не значит. Государственные выгоды часто могут разделять и родных братьев. Александр был мне другом и будет." Потом, помолчав несколько, как будто думая о чем-то, оборотясь ко мне, сказал: "Со всем тем, что я его очень люблю, понять однако же никак не могу, какое у него странное пристрастие к иностранцам; что за страсть окружать себя подобными людьми, каковы например: Фуль, Армфельд и т. п.; людьми без всякой нравственности, признанными во всей Европе за самых последних людей всех наций? Как, неужели бы он не мог из столь храброй, приверженной к государю своему нации, какова ваша, выбрать людей достойных, кои, окружив его, доставили бы честь и уважение престолу?"

Мне весьма странно показалось сие разсуждение Наполеона, а потому, поклонясь, сказал я ему: "Ваше Величество, я подданный моего Государя, и судить о поступках его, а еще менее осуждать поведение его, никогда не осмеливаюсь; я солдат и кроме слепого повиновения власти ничего другого не знаю." - Слова сии, как я мог заметить, не только его не разсердили, но даже, как бы с некоторою ласкою, он, дотронувшись слегка рукою до плеча моего, сказал: "О, вы совершенно правы! Я очень далек от того, чтоб порицать ваш образ мыслей; но я сказал только мое мнение, и то потому, что мы теперь с глазу на глаз, и это далее не пойдет. Император ваш знает ли вас лично?" - Надеюсь, отвечал я, ибо некогда имел счастие служить в гвардии его. "Можете ли вы писать к нему?" - Ни как нет, ибо я никогда не осмелюсь утруждать его моими письмами, а особливо в теперешнем моем положении. - "Но если вы не смеете писать к Императору, то можете написать к брату вашему, что я вам теперь скажу." - К брату, дело другое: я к нему все могу писать. - "И так вы мне сделаете удовольствие, если вы напишете брату вашему, что вот вы теперь видели меня и что я препоручил вам написать к нему,
что он мне сделает большое удовольствие, если сам, или чрез Великого Князя, или главнокомандуюящего, как ему лучше покажется, доведет до сведения Государя, что я ничего более не желаю, как прекратить миром военные наши действия. Мы уже довольно сожгли пороху, и довольно пролито крови, и что когда же нибудь надобно кончить. За что мы деремся? Я против России ничего не имею. О, если б это были Англичане (parlez-moi de cela! ) Это было бы другое дело". При сих словах, сжавши кулак, он поднял его вверх. "Но Русские мне ничего не сделали. Вы хотите иметь кофе и сахар; ну, очень хорошо, и это все можно будет устроить, так что вы и это иметь будете. Но если у вас думают, что меня легко разбить, то я предлагаю; пусть из генералов ваших, которые более других имеют у вас уважение, как-то: Багратион, Доктуров, Остерман, брат ваш и прочие (я не говорю о Барклае: он и не стоит того, чтоб об нем говорили); пусть из них составят военный совет и разсмотрят положение и силы мои и ваши, и если найдут, что на стороне вашей более шансов к выигрышу и что можно легко меня разбить, то пускай назначат, где и когда им угодно будетъ драться. Я на все готов. Если же они найдут, напротив того, что все шансы в выгоду мою, так как сие и действительно есть, то за чем же нам по пустому еще более пропливать кровь? Нелучше ли трактовать о мире, прежде потери баталии, чем после? Да и какие последствия будут, если сражение вами проиграно будет? Последствия те, что я займу Москву, и какие б я меры ни принимал к сбережению ее от раззорения, никаких достаточно не будет: завоеванная провинция, или занятая неприятелем столица похожа на девку, потерявшую честь свою. Что хочешь после делай, но чести возвратить уже не возможно. - Я знаю, у вас говорят, что Россия еще не в Москве; но это же самое говорили и Австрийцы, когда я шел в Вену; но когда я занял столицу, то совсем другое заговорили; и с вами тоже случится. Столица ваша Москва, а не Петербург; Петербург не что иное, как резиденция, настоящая же столица России - Москва". - Я все сие слушал в молчании; он же, говоря безпрестанно, ходил по комнате взад и вперед. Наконец подошел ко мне и, смотря на меня пристально, сказал мне: "Вы Лифляндец?" - Нет я настоящий Россия нин. - "Из какой же вы провинции России?" - Из окрестностей Москвы, отвечал я. - "А, вы из Москвы" - сказал он мне каким-то особенным тоном. - "вы из Москвы! Это вы-то, господа Московские жители, хотите вести войну со мною?" Не думаю, сказал я, чтоб Московские жители особенно хотели иметь войну с вами, а особливо у себя в земле; но если они делают большие пожертвования, то это для защиты отечества и угождая тем воле Государя своего. - "Меня право уверяли, что этой войны хотят Московские господа; но как вы думаете, если б Государь ваш захотел сделать мир со мною, может ли он сие сделать? - Кто ж оное может ему воспрепятствовать? - отвечал я. - "А Сенат например?" - Сенат у нас никакой другой власти не имеет, как только ту, которую угодно Государю ему предоставить.

Потом начал он разспрашивать меня, сколько я служил, кампаний против неприятеля и где? Про позицию, на которой мы дрались: видел ли я, и в котором часу войска корпуса генерала Жюно в левой стороне от нас, и наконец, который пункт, я полагаю, был слабейший позиции нашей? Я, отвечая на все его вопросы, на последний сказал, что я более всего боялся за правый фланг наш: ибо левый был прикрыт почти непроходимым болотом; но правый ни чем прикрыт не был, кроме небольшой речки, которую можно было везде перейти. - "Что ж вы делали, спросил он меня, в обезпечение ваше?" - Посылал в ту сторону безпрестанные разъезды, и так как оные возвращаясь доносили мне, что неприятеля в той стороне видно не было, то я и оставался покоен. - "Куда вы ходили из под Смоленска со всею вашею армиею," - спросил он. - "И зачем?" - К Рудне и Каспле, сказал я: намерение главнокомандующего было аттаковать вас при этих пунктах. На сие он мне ничего не отвечал. Возобновя потом опять мне желания свои, чтоб я написал брату все, что он мне говорил, он прибавил, чтоб я также написал в письме моем и то, что главнокомандующий наш весьма дурно делает, что при отступлении своем забирает с собою все земские власти и начальствующих в губерниях и уездах, ибо этим делает более вреда земле, нежели ему; он же от этого ничего не терпит и никакой нужды в них не имеет, и хотя его уверяли, что он в России пропадет с голоду, но он теперь видит, какое это вздорное было опасение; видит, что в России поля также хорошо обработаны, как в Германии и во всех других местах, и что мудрено бы было ему пропасть с голоду в такой земле, где все поля покрыты хлебом; сверх этого он имеет еще с собою подвижной хлебный магазин, из 10 тысяч повозок состоящий, который за ним следует и которого будет всегда достаточно для обезпечения продовольствия его армии.

Продержав меня у себя около часу и откланиваясь, он советовал мне не огорчаться моим положением, ибо плен мой мне безчестья делать не может. Таким образом, как я был взят, сказал он, берут только тех, которые бывают впереди, но не тех, которые остаются назади. Потом спросил меня, был ли я во Франции? - Нет отвечал я. Вопрос сей он мне сделал таким тоном, что я тотчас подумал, что намерение его было туда меня отправить. И в самом деле, только что я вышел от него, принц Невшательский, выйдя почти вслед за мною, сказал во первых, что император приказал мне возвратить шпагу, а во вторых, что как я изъявил желание мое ехать в Кенигсберг, то он не только позволяет мне туда ехать, но и в Берлин, и далее и далее, до самой Франции, прибавя к сему: если вы сего захотите.

По возвращении моем к себе в комнату, чрез два часа пришел ко мне г. Ледюк с объявлением, что он прислан от принца Невшательского, с тем, что как императору угодно, чтоб я ехалъ во Францию, то он полагает, что взятых мною у него 1.200 франков будеть недостаточно для столь дальнего пути; да и, быв уже гораздо далее от России, я не так скоро могу надеяться получать что либо оттуда, а потому и предлагает мне взять у него еще 4800 франков и дать такую же росписку, как и в первых полученных мною от него деньгах, что я и исполнил с большою признательностию. Написав потом письмо к брату и переведя оное на Французский язык, я пошел к принцу Невшательскому поблагодарить его за все делаемыя мне одолжения и, подав ему письмо к брату моему с переводом, сказал, что хотя император Наполеон и приказывал мне в письме моем написать его неудовольствие на счет главнокомандующего нашею армиею, но я считаю себя не в праве делать ему подобные объявления, а потому и в письме моем к брату о сем ничего не упоминаю, в чем и принц совершенно согласился со мною.

Между прочим разговором император Наполеон несколько раз выхвалял порядок отступления армии нашей, говоря, что, следуя за нами от самых границ наших, он не находил ни одного даже оставленного нами колеса, и даже следов приметно не было отступающей армии.

Тучков Павел Алексеевич
Генерал-майор
Из дворян

Имеет российские ордена: Св. Георгия 4 кл., Св. Анны 1 ст. и Св. Иоанна Иерусалимского.

Службу определен в артиллерию сержантом 1785 г. декабря 18, в Бомбардирский полк; переведен адъютантом чина армии прапорщика 1787 г. сентября 28, в штаб инженер-генерал-поручика Тучкова; штык-юнкером 1788 г. мая 24, на адъютантской вакансии в том же штабе; назначен адъютантом чина армии капитана 1790 г. мая 30, в том же штабе; капитаном 1791 г. июля 24, в бывший 2 бомбардирский батальон; переименован майором 1797 г. января 11; переведен в батальон генерал-лейтенанта фон-Мертенса 1797 г. января 23; подполковником 1797 г. ноября 17; полковником 1798 г. ноября 27; генерал-майором 1800 г. октября 8; назначен шефом 1 Артиллерийского полка; уволен по прошению от службы 1803 г. ноября 6; принят вновь на службу 1807 г. марта 11, шефом Вильманстрандского пехотного полка; назначен командиром 8 пехотной дивизии 1815 г. декабря 4.

В походах был: в 1807 г., в армии, под командою генерала от кавалерии барона Беннигсена; в 1808 г., во время войны с Швецией, был в делах: февраля 9 - при проходе чрез шведскую границу; февраля 12 – при разбитии неприятельского отряда при д. Кускосе, где командовал отрядом, и за храбрость и хорошие распоряжения награжден орденом Св. Анны 1 ст., затем, при преследовании неприятеля до г. Тавастгуса и занятии Гангеутских укреплений; июля 10 – при прогнании неприятельской флотилии у о. Кимито; июля 21 – при прогнании неприятельской флотилии и завладении неприятельской батареей на о. Сандо; того же числа, при разбитии неприятельского десанта на о. Кимито; при преследовании неприятеля до г. Улеаборга, под командою генерала от инфантерии графа Каменского 2; 1809 г. марта 2, в Аландской экспедиции; в 1812 г. состоял в Западной армии, под начальством фельдмаршала князя Барклай де Толли, и был в делах: августа 5 и 6 – в сражении при г. Смоленске; августа 7 – при Валутиной горе, где, командуя отрядом, удержал многочисленного и превосходнейшего силами неприятеля, стремившегося разрезать армию нашу, но, быв ранен в голову и штыком в правый бок, поднят неприятелем и взят в плен; в 1815 г. был в походе во Францию, до г. Шатотьери, и оттуда обратно в Российские пределы.

Женат на дочери тайного советника Александре Петровне Неклюдовой; у него дети: сын Александр, р. 16 мая 1825 г.; дочери – Елена, р. 11 мая 1818 г., в замужестве за коллежским советником Михайловым, Мария, р. 25 апреля 1821 г., и Александра, р. 8 мая 1830 г., обе фрейлины высочайшего двора.

Высочайшим приказом 9 февраля 1819 г. уволен от службы, по болезни, с мундиром. В 1826 г. поступил вновь на службу почетным опекуном Московского опекунского совета; в 1828 г. назначен сенатором; в 1838 г. – членом Государственного Совета; в 1839 г. определен председателем Комиссии прошений и состоял в этой должности по 1 января 1858 г.

Умер 24 января 1858 г., в чине действительного тайного советника, имея все российские ордена.

Формулярные списки за 1818 и 1849 годы. (Книга формулярных списков № 2, формуляр 53; Архив Государственного Совета.)

100 великих героев 1812 года [с иллюстрациями] Шишов Алексей Васильевич

Генерал-майор Тучков 3-й Павел Алексеевич (1775 или 1776–1858)

Генерал-майор Тучков 3-й Павел Алексеевич

(1775 или 1776–1858)

Юность Павла Тучкова схожа с подобными строками биографий его братьев, героев Бородина. В девять лет был записан сержантом в Бомбардирский полк. С конца 1787 года числился адъютантом в штабе своего отца – инженер-генерал-поручика, в действительности же продолжал получать домашнее образование.

Действительную армейскую службу 15-летний Тучков 3-й начал в июле 1791 года: он в капитанском чине был зачислен во 2-й бомбардирский батальон. Вне всякого сомнения, такое назначение состоялось по отцовской протекции: Тучков-старший желал видеть своих сыновей артиллеристами.

Воцарившийся на короткий исторический срок Павел I благоволил к Тучковым. В 1798 году Павел Тучков переводится в лейб-гвардии Артиллерийский батальон и в двадцать с небольшим лет жалуется чином полковника.

П.А. Тучков. Художник Дж. Доу

В октябре 1810 года он уже генерал-майор с назначением в шефы 1-го Артиллерийского полка (таковым оставался всего десять месяцев). В июне 1803 года получает шефство над 9-м артиллерийским полком. А еще через пять месяцев уходит в отставку по семейным обстоятельствам («по прошению»).

Генерал-майор П.А. Тучков вернулся на службу в марте 1807 году уже не артиллеристом: император Александр I благосклонно назначил его шефом Вильманстрандского мушкетерского полка и командиром 1-й бригады 17-й пехотной дивизии, которая формировалась в Твери.

Боевым крещением для человека в генеральских эполетах стала Русско-шведская война 1808–1809 годов. Экзамен на боевую зрелость Павел Тучков выдержал достойно. Он командовал отрядом прикрытия (затем пехотной бригадой), выбил шведов с укрепленной позиции у деревни Кускоске, занял Тавастгус, очистил от неприятеля Камито-Стремский пролив для беспрепятственного прохода русской гребной флотилии, захватил остров Сандо, отразил вражеский десант на острове Кимито, взяв в плен часть его. Затем участвовал в преследовании до Улеаборга отступавших королевских войск и в экспедиции для Аландских островов.

Во всех этих боевых делах как бы в «стороне» значится «особенное дело» на острове Кимито. Там шведы, неожиданно высадив десант, пытались пленить главнокомандующего действующей армией графа Буксгевдена и дежурного генерала армейского штаба П.П. Коновницына.

Наградой Павлу Алексеевичу за боевые дела в 1808 году стал сразу орден Святой Анны высшей, 1-й степени с короной. Награда была пожалована «за храбрость и распорядительность» на войне со Швецией, которая дала ему известность как военачальнику.

Когда был подписан мирный договор, пехотная бригада генерал-майора Тучкова до конца 1811 года участвовала в строительстве Динабургской крепости. Она возводилась на правом возвышенном берегу реки Западная Двина при впадении в нее реки Шуницы в Витебской губернии. На земляных работах только в 1810 году было занято 5 полков, 6 резервных и один гарнизонный батальонов, 2 пионерские (саперные) роты и 200 артиллерийских лошадей с повозками.

После установления на позиции 85 разнокалиберных орудий (пушек, единорогов и мортир), доставленных из Риги, Ревеля и Кронштадта, Динабургская крепость получила статус крепости 1-го класса. Государь был доволен ходом работ, равно как их исполнителями.

С 1 июля 1812 года П.А. Тучков 3-й командовал бригадой 17-й пехотной дивизии генерала Олсуфьева 3-го 2-го армейского корпуса генерала Багговуда. Бригада состояла из Вильманстрандского и Брестского пехотных полков (4 батальона).

С самого начала вторжения наполеоновской Великой армии в пределы России полкам Тучкова 3-го пришлось участвовать в самых разных делах. Они защищали мост через реку Вилия у местечка Оржишки, уничтожали запасы провианта и фуража на складах в Колтынянах Свенцянского уезда Виленской губернии, прикрывали отход 1-й Западной армии из Дрисского лагеря.

На всем пути от государственной границы до Смоленска генерал-майору П.А. Тучкову пришлось действовать в арьергарде. С такой задачей он и его бригада справлялись весьма успешно, хотя преследователи старались изо всех сил отрезать и истребить хотя бы часть арьергардных войск русских.

7 августа арьергардный отряд Тучкова 3-го, перекрыв Московскую дорогу у Валутиной Горы, восемь часов вел упорнейший бой с французами. Из них четыре часа ушло на прикрытие отхода 1-й Западной армии за Днепр. Сражаться арьергарду пришлось сперва с главными силами корпуса маршала Нея, а потом и с подошедшими к месту боя авангардами маршалов Мюрата и Жюно.

Под вечер, когда начинало уже темнеть, Тучков лично повел в контратаку Екатеринославский гренадерский полк. Однако в шею лошади попала пуля, от чего она, приподнявшись на задние ноги, упала на землю. Генерал, успевший соскочить с лошади, встал с ружьем в голову контратакующей колонны и повел гренадер вперед. В завязавшейся рукопашной схватке он получил штыковую рану в правый бок, а затем ему нанесли несколько сабельных ударов в голову.

Истекающего кровью генерала французы взяли в плен. Его представили королю Неаполитанскому маршалу Иохаму Мюрату. Французский офицер Этиен, доставивший «знатного» пленника, был награжден орденом Почетного легиона. Затем Павел Алексеевич был представлен самому Наполеону: написать письмо своему государю пленник вежливо, но решительно отказался. На прощание император французов сказал Тучкову:

«Плен ваш бесчестья вам сделать не может… Как вы были взяты в плен, берут только тех, которые бывают впереди, но не тех, которые остаются позади».

После часовой беседы с Бонапартом раненого русского генерала под конвоем отправили в дорожной карете во Францию, где он содержался в городах Меце, Суассоне и Ренне. Уже в дороге он узнал о гибели своих братьев – Александра и Николая. О его жизни в плену ничего не известно.

На положение в плену Тучкова, несомненно, повлияло то, что Барклай-де-Толли, узнав о случившемся, незамедлительно послал в неприятельский стан офицера на правах парламентера с тем, чтобы узнать судьбу попавшего в плен генерала.

Тучков 3-й был освобожден из плена весной 1814 года. Император Александр I «при встрече обласкал старого воина и немедленно предоставил ему (полугодовой) отпуск». В 1815 году он уже командовал 8-й пехотной дивизией, участвовал во 2-м походе русской армии во Францию. Через четыре года вышел в отставку «с мундиром по болезни».

Вступив на престол, император Николай I вернул П.А. Тучкова на службу. В день своей коронации он пожаловал боевого генерала чином тайного советника и назначил почетным опекуном Московского опекунского совета.

В 1828 году Павел Алексеевич становится сенатором, в 1838 году – членом Государственного совета, в следующем году – председателем Комиссии прошений, подаваемых на высочайшее имя, и управляющим Московской сохранной казной. В 1840 году производится в действительные тайные советники. Помимо ордена Святой Анны 1-й степени герой Отечественной войны имел ордена Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Святого Владимира 1-й степени, Святого Георгия 4-й степени, Белого Орла и Святого Иоанна Иерусалимского.

Генерал-майор и действительный тайный советник П.А. Тучков был похоронен с воинскими почестями на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. После себя оставил мемуарные «Мои воспоминания о 1812 годе».